Кино начинается с долгой поездки. Открытый пикап везёт груз из двух тел в сопровождении угрюмых немытых личностей. Едут долго под дребезжащий грохот трясущегося на ухабах авто. Кажется, вот-вот достигнут канадской границы, когда машина тормозит у пешеходного мостика, а «грузчики» неловко затаскивают человечьи тела по лестнице, сбрасывая одно, болтаться повешенным за перила, а второго — валяться тут же, поперёк дороги, сохранив, чуть живому, дрожащую жизнь.
Длинноты становятся первым впечатлением от картины Амата Эскаланте, заключающей в себе, по сути, одно происшествие, с одной отдельно взятой мексиканской семьёй, где молодой человек по имени Эли, привезя её издалёка, только начинает жить со своей молодою женой, в заботах о младшей сестре и младенце, поддерживая немолодого отца, зарабатывая ночными сменами на небольшом заводишке, о чем он на наших глазах чистосердечно признаётся девушке, пришедшей переписать население никчёмного домишки, где кое-как обитал семьёю этот кроткий народ.
У сестры роман с армейским курсантом. Ему 17, а ей 12. Но, по рассудку, оба — дети. Или один просто дурак, решивший обвести вокруг пальца свою команду, бездумно втянув в историю подругу, а с ней вместе и всех остальных жильцов домишка, призванных к расплате не за вину, а за знакомство, рассчитываться за которое придётся кровавой ценой.
Режиссёр наполняет время долгими пейзажными вставками и комнатными натюрмортами, акцентируя внимание на быте и оголённой красоте диких мест, переходя от дикости зверья к дикости человека во всей полноте немыслимых мук, обрушивающихся с ночным вторжением и продолжающихся до рассвета, принесшего одному смерть, а другому — опустошение от потерь.
Задерживая внимание, камера много времени тратит на лица, переходя с общего плана на отдельных персон, предлагая прочитать по внешности, что там внутри. Под лицом правительственного чиновника или за душой судебного бюрократа, под маской полицейского или за гримасой юного кретина: несовершенство системы или изъяны сознания, всё вместе или с ними что-то ещё?
Режиссёр сосредоточенно выкладывает визуальные факты, избегая любых оценочных слов, оставляя зрителям делать свои умозаключения о коррумпированности и продажности, о бесчестье и безнравственности, наблюдая за бедами, приходящими к Эли, одна, за одной, доводя его до исступления в слепой злобе на всё и вся, отбрасывая безнадёжностью на дно отчаяния и нежданной нужды.
Отталкивающее натурализмом измывательство над жертвами испытывает терпение наблюдателей размеренным выбиванием духа из тел и выжиганием половых принадлежностей, в расчёте, что каждый сам решит, что ему делать: надо ли зажмуриться, последовав примеру Эли, или продолжать пялиться в оба, вместе с придурковатыми и обдолбанными хозяйскими ребятишками, пожирающими под это зрелище свой немудрёный корм.
Режиссёр же упорно возвращается к лицу Эли, делая ставку на его блуждающий взгляд, гипнотической силой которого актёр Армандо Эспитья генерирует медитативный саспенс нарастающего напряжения, с которым его отчаявшийся найти помощь герой бьётся сердцем в полосе отчуждения и в охлаждении чувств, при бессилье закона, становясь опорой возмездия, не за своё побитое тело, но за утраченную невинность сестры, сбрасывая гнёт постельным экстазом, обрывающим невесёлый ход истории, которая, как показалось, в этот момент только что началась.