«Метрополис» - кино, о котором можно сказать, что оно начинается с архитектуры, с пространства, с места действия,. Сам образ загадочного хронотопа, пожирающего души, пришел к Лангу по его собственному признанию в среде манхэттенских небоскребов. Осталось только нарастить на этот остов мясо, насытить его деталями. Гибельный морок нижнего мира, где бьется Машина-сердце, хозяйничает Молох-Бог и тысячи несчастных отправляются в его чрево ради великой цели. Блеск ослепительных огней и идеальная строгость форм мира верхнего. Отлаженный механизм работает, как часы, как хорошая отлаженная мясорубка - винтик к винтику, втулка к втулке. Эту двухъярусную конструкцию можно было бы назвать совершенной, но она не совершенна, в ней есть какая-то разбитость, прореха пространства, зазор. Альберт Шпеер (кстати, любимый архитектор фюрера) как-то выдвинул «теорию ценности руин» - мол, строить надо так, чтобы даже руины сооружения могли донести потомков идею о прежнем величии. Вот «Метрополис» и есть такое сооружение – самый дорогой фильм за всю историю существования студии UFA, снятый с грандиозным размахом, восстановленный и собранный по клочкам целлулоида из самых разнообразных мест. Многие куски так и не дошли до нашего времени и вместо них зияют черные дыры. Как раны в большом, агонизирующем чудовище. Можете ли вы себе представить Франкенштейна, собранного из кусков живой плоти, можете ли вы представить себе пазл собранный из сновидений и смутных предчувствий, выложенных на пожелтевшей от времени газете? И это тоже Метрополис.

«Метрополис», как сон, приснившийся самому себе. «Метрополис», как наваждение. «Метрополис», как греза человечества о вавилонской мощи. Персонажи, словно визуализируя эту мысль режиссера, гипертрофированно, как полагается артистам немого кино, периодически впадают то в гипнотический транс, то в кошмарный бред, то в откровенное безумие. И оживают фигуры семи смертных грехов, и смерть танцует макабрический танец, и Вавилонская блудница, что на одно лицо с местной святой Марией, гарцует на звере, и адский город размалывает всех, кому не повезло. Иными словами, мы имеем дело со сплошными реализациями метафор, самая прямолинейная из которых озвучена еще в самом начале – «Посредником между головой и руками должно быть сердце». Построителю технократичного счастья, Йо Фредерсену, в этой достославной тройке отведена роль «головы», рабочим – «рук», а «сердца» – Фредеру, сыну Фредерсена, как Будда Гаутама спустившемуся со своих высот к людям и пожелавшему более справедливого мироустройства. Концовка с разрешением этого конфликта – сказка, чистый фарс, и Ланга все кому не лень ругали за эту хеппи-эндовую концовку. Но неспроста город построен в честь мертвой женщины – Хэлл (Хель), германо-скандинавской хтонической богини, повелительницы мертвых. Начатый Апокалипсис нельзя остановить рукопожатием, ибо каждому понятно, чья это рука. Посему никаким хэппи-эндом там и близко не пахнет. Еще Зигфрид Кракауэр в своей книге «От Калигари до Гитлера» очень аргументировано проводит мысль о том, что кино эпохи немецкого экспрессионизма тогда ухватило «цайтгайст» и настроения, как не удалось бы никакому высокоточному прибору.

Может ли существо злобное, хищное и вдобавок хитрое, в один момент все осознать, исправится и наплевать на выгоду? К чему приведет этот договор «труда и капитала», скрепленный неохотным рукопожатием? Что будет со всеми этими людьми, которые еще недавно хотели сжечь женщину на площади, и шли, как торнадо по городу, и разрушали все на своем пути? «Вы вообще представляете, куда они все вместе в едином порыве взявшись за руки, придут?» - как бы спрашивают нас авторы. И ведь так неоднократно так делали, реализовали, а потом локти себе закусывали. «Посредником между головой и руками должно быть сердце» - чтобы что, спрашивается? Для сравнения, как начинал свои речи один доктор филологии неравнодушный к судьбам страны и тянувшийся к пистолету при слове «культура»: «Я хочу обратиться ко всем Вам с глубин моего сердца и затронуть глубины ваших сердец». И толпа ликует, толпа верит, толпа хочет восстановления исторической справедливости и скорейшего наступления их великого будущего. Идет к свободе, а попадает в еще большую кабалу. Ну как всегда… Вот этой своей псеведохеппиэндовой концовкой Ланг выплюнул весь сарказм и пессимизм в отношении наивного «разумного человечества», которое вечно путает лукавых и святых. Поставил не точку, а крест. Остальное было уже за кадром - «Остановись мгновенье, ты не прекрасно, но я пожалуй сойду»