ПРОВЕРКИ НА ДОРОГАХ
Первые минуты после завершающих титров «Счастья моего» — отторжение, досада: кажется, ничего нового не сказано, история не завершена, а значит, не рассказана, опять эта чернуха, я и так это все уже сто раз видел, вообще, о чем это все, к чему?
Но уже в течение часа фильм встал на свое место более чем убедительно. Странный игровой фильм, снятый бывшим документалистом о России в Украине (совместное производство Украины, Германии и Нидерландов).
Основная история вроде несложная, жесткая, словно из милицейских сводок. Водитель-дальнобойщик Георгий (Виктор Немец) отправился в обычный рейс с грузом муки. По пути попал в затор на трассе. Решил объехать через села. Заблудился. Да и сгинул в глухих местах.
Режиссер Сергей Лозница проводит героя по всем мыслимым кругам русского провинциального ада. На него нападают, его обирают, оскорбляют, обходятся с ним хуже, чем с животным. Георгий вплоть до финала — персонаж не действующий, а наблюдающий, его пассивность — средство провокации, проверки окружающих на человечность. Более того, Лозница вводит несколько эпизодов, напрямую не связанных с Георгием, разворачивает историю одного в историю общности — то есть страны, народа.
Структура фильма составлена математически четко: как и положено в путешествии, «Счастье мое» состоит из множества встреч — отдельных эпизодов, каждый из которых характеризует отдельных персонажей, а также времена и нравы. Глубинку, где оказывается Георгий, Лозница показывает почти как иную цивилизацию, как заклятое, если не проклятое, место (примечателен диалог с бродягами, которые потом калечат Георгия: «А это куда направление? — Никуда. Тупик, нечистая сила»). На каждом повороте зачарованного пути возникают все новые и новые лица — иногда непроницаемые, словно лики недобрых азиатских божков, а иногда просто невменяемые, как офицер, что обезумел, увидев висельника в лесу, или сумасшедший старик из финальных эпизодов, докладывающий воображаемому командованию: «Я убил эти следы» и твердящий о «братской могиле следов». Многослойное повествование пронизано сквозными мотивами, есть повторяющиеся — «рифмующиеся» — ситуации: так, завязка и развязка фильма происходят на постах ГАИ, причем «правоохранители» оказываются опаснее любых бандитов. Впрочем, в этой реальности нет иного закона, кроме закона выживания, да и тот действует не всегда — на войне как на войне, а война — всех против всех. Особенно пронзительный эпизод — одна из вставных новелл, история не Георгия, но дома, в котором он находит приют. Двое советских солдат-окруженцев (действие переносится во времена Второй мировой войны) убивают хозяина, учителя, давшего им убежище, за высказанную им надежду, что при немцах, культурной, по его мнению, нации, ему не придется никого убивать, а будет он заниматься тем, что любит и умеет делать — учить. Убивают его во сне, грабят, уходят, оставив сиротой маленького сына учителя.
Вообще, здесь и грабят, и бьют легко, здесь без раздумий срываются на истошный крик, на мат, самый намек на любовь выжигают каленым железом, так что «счастье мое» означает то, чего нет совсем, нет катастрофически. С определенного момента атмосфера настолько сгущается, что уже даже не возникает вопрос, откуда взялся еще один труп. Лозница создает хтонический мир без монстров или демонов — чудовищны сами порядки, сами отношения между людьми, сам воздух, которым они дышат.
Впрочем, Георгий среди всего мрака — не просто свидетель или жертва. Он, чуть ли не единственный, остается ни в чем не виноватым. Религиозные уподобления крайне рискованны, и все же рискну предположить, что этот герой своей сюжетной функцией напоминает ангела — он свидетельствует, он же самой своей беззащитностью принуждает окружающих делать постоянный выбор между добром и злом. И когда все мыслимые проверки на дорогах завершены, он, как и положено ангелу, карает и палачей, и жертв. Приводит ситуацию к абсолютному нулю. Потому что у него, трижды преданного, лишенного памяти и рассудка и потому невинного, для этого больше оснований, чем у кого бы то ни было.
Тягостная притча Лозницы врезается в сознание как шрам. Никого, по большому счету, не осуждая, «Счастье мое» просто напоминает о степени искажения того мира, в котором мы живем.
Но, думая об этом фильме, я понимаю: когда-нибудь эту землю, полную погребенных следов, все же расколдуют.
СЕРГЕЙ ЛОЗНИЦА: ЕСЛИ НЕ ДУМАТЬ, ИСТОРИЯ РАДОСТНЕЕ НЕ СТАНЕТ
— Что вас связывает с Украиной?
— Я в Киеве вырос и прожил 27 лет. Вот эти 27 лет меня и связывают с городом.
— Если не секрет: почему все-таки вы не нашли финансирования в России? Сценарий отпугивал инвесторов?
— Никого сценарий не отпугивал. Дело вообще не в этом. Найти финансирование на дебют сложно по определению, пусть даже дебютант и сделал что-то в документальном кино, это все равно не считается. Мера ответственности высока, поскольку бюджеты несоизмеримы. Бюджет игровой картины минимум на порядок выше. И в такой ситуации не до экспериментов. Дебют — это всегда риск.
— Почему вы все-таки придерживались именно русского колорита? Ведь, по сути, такого рода истории происходят по всему пространству бывшего СССР.
— Я снимаю фильмы о том, что прекрасно знаю. Последние пятнадцать лет я снимал в российской провинции документальные фильмы, и пространство это знаю очень хорошо. Да, такие истории происходят, в той или иной мере, по всему бывшему СССР, но хорошо и в подробностях я знаю то пространство, о котором и снял фильм. Опыт путешествий помогает быть точным в деталях.
— Насколько сложно было переходить от неигрового к игровому кинематографу? Многим документалистам такая трансформация не удается.
— Это все очень индивидуально, а потом, у меня все-таки образование режиссера игровых фильмов. То есть в какой-то степени я к этому уже был готов. Конечно, когда делаешь игровую картину, сталкиваешься с другой степенью сложности в организации производства. Но тоже ничего особенного. Очень важно собрать хорошую профессиональную команду, что нам и удалось сделать.
— Какие задачи вы ставили перед актерами?
— Ничего специального. Быть естественными.
— По вашему мнению, что у вас вышло: притча, сказ своего рода или даже сказка?
— Прежде всего это фильм. Все остальное — уже вопрос интерпретации.
— Что вы можете ответить тем, кто упрекает вас в чернухе или в русофобии?
— «Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству.» (П. Я. Чаадаев, «Апология сумасшедшего»). Читайте и думайте.
— Все же, почему у вас вышла столь нерадостная история?
— А почему у нас вообще история такая безрадостная? Посмотрите вокруг себя. Загляните в прошлое. Хороший вопрос. Имеет смысл задуматься над этим. Иначе, если не думать, история радостнее не станет.
— У вас работают оператор и актер из прорывного для Румынии фильма «4 месяца, 3 недели, 2 дня». Не кажется ли вам, что у вас также получился в некотором роде такой «новый румынский» фильм (не как подражание, но по духу) — с акцентом на социальности, с острыми драматичными ситуациями, взрывными характерами?
— Мне так не кажется. Все, что вы здесь перечислили, свойственно многим картинам, не обязательно румынским. И драматичные ситуации, и взрывные характеры свойственны как японским или испанским, так и американским или английским фильмам. Может, финское кино поспокойнее в смысле характеров. Я пригласил Олега Муту снимать эту картину, потому что Олег замечательный оператор, а фильм «4 месяца, 3 недели, 2 дня», на мой взгляд, снят безукоризненно. Влада Иванова я пригласил играть в моей картине, потому что Влад — замечательный актер. А фильм по сути своей совсем другой и принадлежит к совсем другой кинематографической традиции и к другой культуре.
— Насколько вообще социальность сейчас актуальна для кино?
— То есть, вы у меня спросили, — если немного переформулировать вопрос, — насколько людям интересно смотреть фильмы о том, как они сейчас живут, и о том, что их сейчас беспокоит. Интересный вопрос. Нужно спросить у зрителей. От ответа на этот вопрос в какой-то степени зависит и то, насколько людей вообще волнует их собственная жизнь и насколько серьезно или легкомысленно они к ней относятся.
Дмитрий Десятерик
Первые минуты после завершающих титров «Счастья моего» — отторжение, досада: кажется, ничего нового не сказано, история не завершена, а значит, не рассказана, опять эта чернуха, я и так это все уже сто раз видел, вообще, о чем это все, к чему?
Но уже в течение часа фильм встал на свое место более чем убедительно. Странный игровой фильм, снятый бывшим документалистом о России в Украине (совместное производство Украины, Германии и Нидерландов).
Основная история вроде несложная, жесткая, словно из милицейских сводок. Водитель-дальнобойщик Георгий (Виктор Немец) отправился в обычный рейс с грузом муки. По пути попал в затор на трассе. Решил объехать через села. Заблудился. Да и сгинул в глухих местах.
Режиссер Сергей Лозница проводит героя по всем мыслимым кругам русского провинциального ада. На него нападают, его обирают, оскорбляют, обходятся с ним хуже, чем с животным. Георгий вплоть до финала — персонаж не действующий, а наблюдающий, его пассивность — средство провокации, проверки окружающих на человечность. Более того, Лозница вводит несколько эпизодов, напрямую не связанных с Георгием, разворачивает историю одного в историю общности — то есть страны, народа.
Структура фильма составлена математически четко: как и положено в путешествии, «Счастье мое» состоит из множества встреч — отдельных эпизодов, каждый из которых характеризует отдельных персонажей, а также времена и нравы. Глубинку, где оказывается Георгий, Лозница показывает почти как иную цивилизацию, как заклятое, если не проклятое, место (примечателен диалог с бродягами, которые потом калечат Георгия: «А это куда направление? — Никуда. Тупик, нечистая сила»). На каждом повороте зачарованного пути возникают все новые и новые лица — иногда непроницаемые, словно лики недобрых азиатских божков, а иногда просто невменяемые, как офицер, что обезумел, увидев висельника в лесу, или сумасшедший старик из финальных эпизодов, докладывающий воображаемому командованию: «Я убил эти следы» и твердящий о «братской могиле следов». Многослойное повествование пронизано сквозными мотивами, есть повторяющиеся — «рифмующиеся» — ситуации: так, завязка и развязка фильма происходят на постах ГАИ, причем «правоохранители» оказываются опаснее любых бандитов. Впрочем, в этой реальности нет иного закона, кроме закона выживания, да и тот действует не всегда — на войне как на войне, а война — всех против всех. Особенно пронзительный эпизод — одна из вставных новелл, история не Георгия, но дома, в котором он находит приют. Двое советских солдат-окруженцев (действие переносится во времена Второй мировой войны) убивают хозяина, учителя, давшего им убежище, за высказанную им надежду, что при немцах, культурной, по его мнению, нации, ему не придется никого убивать, а будет он заниматься тем, что любит и умеет делать — учить. Убивают его во сне, грабят, уходят, оставив сиротой маленького сына учителя.
Вообще, здесь и грабят, и бьют легко, здесь без раздумий срываются на истошный крик, на мат, самый намек на любовь выжигают каленым железом, так что «счастье мое» означает то, чего нет совсем, нет катастрофически. С определенного момента атмосфера настолько сгущается, что уже даже не возникает вопрос, откуда взялся еще один труп. Лозница создает хтонический мир без монстров или демонов — чудовищны сами порядки, сами отношения между людьми, сам воздух, которым они дышат.
Впрочем, Георгий среди всего мрака — не просто свидетель или жертва. Он, чуть ли не единственный, остается ни в чем не виноватым. Религиозные уподобления крайне рискованны, и все же рискну предположить, что этот герой своей сюжетной функцией напоминает ангела — он свидетельствует, он же самой своей беззащитностью принуждает окружающих делать постоянный выбор между добром и злом. И когда все мыслимые проверки на дорогах завершены, он, как и положено ангелу, карает и палачей, и жертв. Приводит ситуацию к абсолютному нулю. Потому что у него, трижды преданного, лишенного памяти и рассудка и потому невинного, для этого больше оснований, чем у кого бы то ни было.
Тягостная притча Лозницы врезается в сознание как шрам. Никого, по большому счету, не осуждая, «Счастье мое» просто напоминает о степени искажения того мира, в котором мы живем.
Но, думая об этом фильме, я понимаю: когда-нибудь эту землю, полную погребенных следов, все же расколдуют.
СЕРГЕЙ ЛОЗНИЦА: ЕСЛИ НЕ ДУМАТЬ, ИСТОРИЯ РАДОСТНЕЕ НЕ СТАНЕТ
— Что вас связывает с Украиной?
— Я в Киеве вырос и прожил 27 лет. Вот эти 27 лет меня и связывают с городом.
— Если не секрет: почему все-таки вы не нашли финансирования в России? Сценарий отпугивал инвесторов?
— Никого сценарий не отпугивал. Дело вообще не в этом. Найти финансирование на дебют сложно по определению, пусть даже дебютант и сделал что-то в документальном кино, это все равно не считается. Мера ответственности высока, поскольку бюджеты несоизмеримы. Бюджет игровой картины минимум на порядок выше. И в такой ситуации не до экспериментов. Дебют — это всегда риск.
— Почему вы все-таки придерживались именно русского колорита? Ведь, по сути, такого рода истории происходят по всему пространству бывшего СССР.
— Я снимаю фильмы о том, что прекрасно знаю. Последние пятнадцать лет я снимал в российской провинции документальные фильмы, и пространство это знаю очень хорошо. Да, такие истории происходят, в той или иной мере, по всему бывшему СССР, но хорошо и в подробностях я знаю то пространство, о котором и снял фильм. Опыт путешествий помогает быть точным в деталях.
— Насколько сложно было переходить от неигрового к игровому кинематографу? Многим документалистам такая трансформация не удается.
— Это все очень индивидуально, а потом, у меня все-таки образование режиссера игровых фильмов. То есть в какой-то степени я к этому уже был готов. Конечно, когда делаешь игровую картину, сталкиваешься с другой степенью сложности в организации производства. Но тоже ничего особенного. Очень важно собрать хорошую профессиональную команду, что нам и удалось сделать.
— Какие задачи вы ставили перед актерами?
— Ничего специального. Быть естественными.
— По вашему мнению, что у вас вышло: притча, сказ своего рода или даже сказка?
— Прежде всего это фильм. Все остальное — уже вопрос интерпретации.
— Что вы можете ответить тем, кто упрекает вас в чернухе или в русофобии?
— «Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству.» (П. Я. Чаадаев, «Апология сумасшедшего»). Читайте и думайте.
— Все же, почему у вас вышла столь нерадостная история?
— А почему у нас вообще история такая безрадостная? Посмотрите вокруг себя. Загляните в прошлое. Хороший вопрос. Имеет смысл задуматься над этим. Иначе, если не думать, история радостнее не станет.
— У вас работают оператор и актер из прорывного для Румынии фильма «4 месяца, 3 недели, 2 дня». Не кажется ли вам, что у вас также получился в некотором роде такой «новый румынский» фильм (не как подражание, но по духу) — с акцентом на социальности, с острыми драматичными ситуациями, взрывными характерами?
— Мне так не кажется. Все, что вы здесь перечислили, свойственно многим картинам, не обязательно румынским. И драматичные ситуации, и взрывные характеры свойственны как японским или испанским, так и американским или английским фильмам. Может, финское кино поспокойнее в смысле характеров. Я пригласил Олега Муту снимать эту картину, потому что Олег замечательный оператор, а фильм «4 месяца, 3 недели, 2 дня», на мой взгляд, снят безукоризненно. Влада Иванова я пригласил играть в моей картине, потому что Влад — замечательный актер. А фильм по сути своей совсем другой и принадлежит к совсем другой кинематографической традиции и к другой культуре.
— Насколько вообще социальность сейчас актуальна для кино?
— То есть, вы у меня спросили, — если немного переформулировать вопрос, — насколько людям интересно смотреть фильмы о том, как они сейчас живут, и о том, что их сейчас беспокоит. Интересный вопрос. Нужно спросить у зрителей. От ответа на этот вопрос в какой-то степени зависит и то, насколько людей вообще волнует их собственная жизнь и насколько серьезно или легкомысленно они к ней относятся.
Дмитрий Десятерик