Фильм об одиноком человеке задолго до эффектного дебюта Тома Форда снял Джулиано Монтальдо, назвав его нейтрально и отстранённо, просто – «Очки в золотой оправе». Быть может, он даже и не предполагал выдвигать на авансцену героя Филиппа Нуаре, задумчивого, чуть рассеянного доктора, одиноко слоняющегося по улицам притихшей Феррары, без компании отправляясь зачем-то в соседний городок? Однако озабоченный человек то и дело возникает неслучайным встречным, пересекаясь в разговорах с разными людьми.


Хотел или нет, но режиссер растворил историю главного героя в бытовых зарисовках и картинах нарастающей волны фашизма, готовой накрыть весь устоявшийся мир. Студенты вытряхивают из аудиторий еврейских профессоров, светские дамы присматриваются к военным, а благородные отцы семейства ищут лучшей партии для своих дел. Среди всего этого столпотворения одиночество флегматичного доктора предстаёт необъяснённой данностью истории, начинающейся с конца, лишь немного отматывая время назад, не настолько далеко, чтобы прояснить его одинокую грусть.

Из-за спины немолодого мужчины выглядывает романтическая пара, где Руперт Эверетт опасливо клеится к очаровательной Валерии Голино, чья героиня мечется между принципами и приличиями, решительно отдаваясь спасительному прагматизму самосохранения, а блистательная Стефания Сандрелли, истекая женской ревностью, мстительно шпыняет незадачливого старика.

Но так получается, что, отодвинутая вглубь, судьба одинокого человека становится элементом многомерной конструкции, связывающей жизнь всего общества и отдельных людей, обнаруживающих в отношениях с ним, кто расчетливость, а кто благородство, а, в угрожающей строгости нового порядка, крах личных отношений доктора усугубляется изоляцией от общества, не выпускающего загнанного из угла.

Отсюда вечно влажные глаза Филиппа Нуаре обречённо глядящие из-за стёкол тех самых очков в золотой оправе и фирменные нотные слёзы Энио Морриконе, оттеняющие его депрессивную маету, как и драму разлагающегося общества, отторгающего одних и связывающего компромиссами прочих, идущих на сделки с совестью, оправдывая себя за вынужденный конформизм.

Многоплановая по наполнению, картина Джулиано Монтальдо, при всей аутентичности эпохе, в визуальном исполнении выглядит скромнее камерной работы Тома Форда, оставляя впечатление панорамного полотна, где режиссёр переводит взгляд от одного события к другому, вбирая в рассказ больше, чем жизнь одинокого человека, передавая свойства места и дух времени, при этом избегая фокусироваться на чём-то одном.