Фильм оставляет настолько шокирующее впечатление, что перестать думать о нем очень трудно - также трудно и остановиться на однозначной трактовке. Понять его буквально как реалистическую и социально-критическую историю о том, как "зажравшийся" мир сгубил двух невинных детей - кажется, немного недостаточно. В таком виде история сильно бьет по моральному чувству - но бьет довольно бесцельно, т.к. преобразить мир из равнодушного, лицемерного и жадного в мир добра и справедливости, т.е. непосредственно в царство божие, можно бы было, пожалуй, только введя в него откровенно сказочную развязку (каковой был бы любой "хороший" конец, архетипически выстроенный по типу "прилетает добрая фея и все становится хорошо"). Или... или вообще-то царство божие наступает не в этом мире. Каковая развязка означала бы смерть героев. Что, в общем-то, мы и имеем. Однако, можно было бы усомниться, что вся эта долгая мучительная история направлена только на то, чтобы выразить однозначное осуждение миру сему, обнаружить безысходность любой борьбы с ним и проповедовать смерть. Т.е. фильм бьет по моральному чувству слишком сильно, чтобы, понятый так, он давал хоть какую-то возможность катарсиса.
Потому можно было бы поискать подобную возможность. Тем более что добрая фея там таки прилетает, точнее, приезжает на паланкине, как положено, в роскошной сверкающей короне и с волшебной палочкой. Эту фею присылает на помощь детям немного рассеянный, немного самовлюбленный, немного слишком занятый собой, но весьма добрый, чуткий и проницательный солидный человек, а может даже и не человек, а какой-то прямо-таки мифический бог. Конечно же богу, тем паче мифическому, т.е. более-менее правдоподобному в качестве внешнего объекта, недосуг внимательно заниматься всеми-всеми делами и всеми бедными детьми, которые прозябают в мире, и однако он, по мере своих божественных сил, обращает внимание на наших героев. И фея появляется - но... не находит ребенка. В том месте, на которое ей указали, она не находит ребенка. И даже никто не помнит, чтобы в этом месте был какой-либо ребенок. И фея отправляется, более-менее равнодушно (ну, мало ли - был ли мальчик? А может мальчика-то и не было, - такие уж они, эти мифические существа, у них тоже дел по горло) на поиски подарков кому-то другому. А мальчик тем временем уходит. Сам уходит. Ну конечно, его выгнали и ограбили, но он не начинает ни плакать, ни просто хотя бы пытаться дождаться или дозваться свою пропавшую сестру, а просто уходит куда глаза глядят, а может куда они уже вовсе даже и не глядят, чтобы, не дойдя нескольких шагов до своего любящего отца, играющего за углом на скрипке, заснуть и замерзнуть на чердаке недостроенного дома. Весь фильм он пытается уснуть, с самого начала. Его будят и будят и будят к жизни, а он все пытается уснуть. И наконец, когда никто уже его не тревожит, под сенью цветных воздушных шариков и с кошкой за пазухой, он засыпает, уютно устроившись в строительной бадье и тщательно укрывшись грязным полиэтиленом. Какая усердная воля к ночи...
"Умственно-глупый" как объясняет он причину того, что его, после смерти матери, хотели отправить в интернат отдельно от сестры. Сестра уверяет: это не так, он не умственно-отсталый, а просто всегда ищет причину для всего, что ему говорят, а если не находит - впадает в оцепенение. "Аналитик" - называет его мифический "бог". (Да и то - не так же ли описывают Сократа?)
"Мелодия для шарманки" - так называется фильм. Коварное, ничего не утверждающее название. Простая история, и даже не история, а мелодия, печальная и механическая, даже не песня, а настроение, повторяющееся и лишенное определенного смысла. Если бы фильм был назван, скажем, как у Линча - "Внутренняя империя" или, лучше "Внутреннее скитание" - это был бы совсем другой намек, а видеоряд мог бы остаться тем же. Однако это название такого намека не дает. Оно хитрее: оно вообще не дает намеков.
Можно было бы сказать и так: это фильм не о мире, который слишком дурен для людей, а о людях, которые не созданы для этого мира, не могут в нем сориентироваться должным образом, перед которыми он предстает как чуждый, безумный, абсурдный. Учтем кстати, что замечательная сцена, где на вокзале все, не внимая жалобным просьбам детей, говорят громогласно по мобильным телефонам, разыгрывается нарочито только в тот момент, когда детям становится необходимо обратиться за помощью. Ни до этого, ни после этого никто по мобильным телефонам не говорит. Мир становится чуждым в момент, когда к нему обращается тот, кто не умеет к нему обратиться. А он не умеет потому, что слишком много на себя взял. (Интересно, не потому ли в завершение сцены мобильной вакханалии некий ребенок сосредоточенно и с выражением читает по телефону стихотворение о Христе, вырастившем сад роз и оставившем себе лишь шипы?) Дети в фильме ни о чем не просят - по крайней мере о таком, о чем мог бы попросить ребенок. Только в рамках дозволенного. Они ведут себя как способные к независимой самостоятельной жизни, таковыми не являясь. Нет бы расплакаться и раскричаться, нет бы бегать и просить и умолять спасти. Они ведут себя как сдержанные взрослые, скованные чувством долга и строгим рядом моральных запретов. И конечно при таком моральном чувстве и внутреннем этическом самосознании любой "нечестный" поступок, который для других - сущий пустяк, оборачивается тотальной катастрофой. О да, если вы честный человек - не пытайтесь совершить нечестный поступок, даже из самых рациональных побуждений, если только у вас есть хоть малейшая возможность его не совершать... Например, если у вас есть хоть немного денег - не пытайтесь проехать зайцем на электричке. Потому что последующая цепь событий, сколь бы случайны они ни были, будет неостановима.
Собственно, цепь случайностей приводит к окончательной трагедии. Если бы контролеры не высадили детей с поезда - у них бы не украли деньги. Если бы девочку не толкнули, она бы не уронила банку с огурцами, и никто бы не узнал, что она украла для брата хлеб из магазина. Если бы какие-то веселые и добрые празднующие люди не встретились на пути мальчику и не подарили ему воздушные шарики - он бы не свернул с дороги и через несколько шагов встретил бы своего отца. Абсолютные случайности...
Кстати, почему же мальчик свернул? Эти люди с шариками его напугали? Или просто, сам уже как неживой катящийся шарик, он наткнулся на них, оттолкнулся и покатился в другую сторону, движимый совершенно механическими причинами?
Словом, эти дети - не дети. То, что фея не находит ребенка - в конце концов, весьма символично. Они слишком углубленные в себя, слишком моральные, слишком самостоятельные, слишком уверенные, что полагаться можно только на себя, слишком приверженные внутреннему моральному императиву, слишком, как уже говорилось, аналитичные, слишком вдумчивые, слишком... слишком - чтобы жить. (Сократа, несмотря на все его античное жизнелюбие и веру в метафизическую рациональность, вообще-то тоже казнили и он даже отказался от побега). Для такого человека мир - сущий кафкианский ужас. Если в нем что-то есть закономерное - то только роковой смысл случая. Если в нем что-то происходит как должно происходить - то происходит оно наихудшим образом. И если где-то есть освобождение - то только за пределами жизни. А излишек деятельной морали при недостатке некоторого аутизма ведет лишь к продлению жизни и моральных мучений (девочка не умирает - девочку обвиняют в воровстве, и вместо того, чтобы, опять же, рыдать и плакать, она молча признает свою тотальную греховность, - так же как до этого под взглядом - только взглядом, а не словом и не действием - некой дамы, недоумевающей, почему дети сидят ночью в подъезде, они тихо встают и уходят, как будто заранее виноватые. Может если бы они только сказали, что просто замерзли, дама бы смягчилась - а они ведут себя так, как будто само наличие ложного обвинение в преступлении уже является доказательством их вины).
И тогда не мир жесток к невинному ребенку, тогда, может закрасться подозрение, мир вообще иллюзорен и зависит от того, готов ли человек сам принять его хоть в какой-то мере. И тогда мальчик спасается - он спасается от мира, хоть бы даже и в смерти. "Аналитик" в оцепенении от отсутствия причин, греющий в своей куртке кошку. Эстет, не одевающий теплые ботинки потому, что они не красивы. Он ускользает даже от доброй феи, и окно в небо открывается над ним. А по утру остается только снег и свет, и цветные шарики. Все замирает, мир больше не существует. От него остается только икота испуганного молодого строителя, разрывающая патетическую неподвижность финальной сцены.
Потому можно было бы поискать подобную возможность. Тем более что добрая фея там таки прилетает, точнее, приезжает на паланкине, как положено, в роскошной сверкающей короне и с волшебной палочкой. Эту фею присылает на помощь детям немного рассеянный, немного самовлюбленный, немного слишком занятый собой, но весьма добрый, чуткий и проницательный солидный человек, а может даже и не человек, а какой-то прямо-таки мифический бог. Конечно же богу, тем паче мифическому, т.е. более-менее правдоподобному в качестве внешнего объекта, недосуг внимательно заниматься всеми-всеми делами и всеми бедными детьми, которые прозябают в мире, и однако он, по мере своих божественных сил, обращает внимание на наших героев. И фея появляется - но... не находит ребенка. В том месте, на которое ей указали, она не находит ребенка. И даже никто не помнит, чтобы в этом месте был какой-либо ребенок. И фея отправляется, более-менее равнодушно (ну, мало ли - был ли мальчик? А может мальчика-то и не было, - такие уж они, эти мифические существа, у них тоже дел по горло) на поиски подарков кому-то другому. А мальчик тем временем уходит. Сам уходит. Ну конечно, его выгнали и ограбили, но он не начинает ни плакать, ни просто хотя бы пытаться дождаться или дозваться свою пропавшую сестру, а просто уходит куда глаза глядят, а может куда они уже вовсе даже и не глядят, чтобы, не дойдя нескольких шагов до своего любящего отца, играющего за углом на скрипке, заснуть и замерзнуть на чердаке недостроенного дома. Весь фильм он пытается уснуть, с самого начала. Его будят и будят и будят к жизни, а он все пытается уснуть. И наконец, когда никто уже его не тревожит, под сенью цветных воздушных шариков и с кошкой за пазухой, он засыпает, уютно устроившись в строительной бадье и тщательно укрывшись грязным полиэтиленом. Какая усердная воля к ночи...
"Умственно-глупый" как объясняет он причину того, что его, после смерти матери, хотели отправить в интернат отдельно от сестры. Сестра уверяет: это не так, он не умственно-отсталый, а просто всегда ищет причину для всего, что ему говорят, а если не находит - впадает в оцепенение. "Аналитик" - называет его мифический "бог". (Да и то - не так же ли описывают Сократа?)
"Мелодия для шарманки" - так называется фильм. Коварное, ничего не утверждающее название. Простая история, и даже не история, а мелодия, печальная и механическая, даже не песня, а настроение, повторяющееся и лишенное определенного смысла. Если бы фильм был назван, скажем, как у Линча - "Внутренняя империя" или, лучше "Внутреннее скитание" - это был бы совсем другой намек, а видеоряд мог бы остаться тем же. Однако это название такого намека не дает. Оно хитрее: оно вообще не дает намеков.
Можно было бы сказать и так: это фильм не о мире, который слишком дурен для людей, а о людях, которые не созданы для этого мира, не могут в нем сориентироваться должным образом, перед которыми он предстает как чуждый, безумный, абсурдный. Учтем кстати, что замечательная сцена, где на вокзале все, не внимая жалобным просьбам детей, говорят громогласно по мобильным телефонам, разыгрывается нарочито только в тот момент, когда детям становится необходимо обратиться за помощью. Ни до этого, ни после этого никто по мобильным телефонам не говорит. Мир становится чуждым в момент, когда к нему обращается тот, кто не умеет к нему обратиться. А он не умеет потому, что слишком много на себя взял. (Интересно, не потому ли в завершение сцены мобильной вакханалии некий ребенок сосредоточенно и с выражением читает по телефону стихотворение о Христе, вырастившем сад роз и оставившем себе лишь шипы?) Дети в фильме ни о чем не просят - по крайней мере о таком, о чем мог бы попросить ребенок. Только в рамках дозволенного. Они ведут себя как способные к независимой самостоятельной жизни, таковыми не являясь. Нет бы расплакаться и раскричаться, нет бы бегать и просить и умолять спасти. Они ведут себя как сдержанные взрослые, скованные чувством долга и строгим рядом моральных запретов. И конечно при таком моральном чувстве и внутреннем этическом самосознании любой "нечестный" поступок, который для других - сущий пустяк, оборачивается тотальной катастрофой. О да, если вы честный человек - не пытайтесь совершить нечестный поступок, даже из самых рациональных побуждений, если только у вас есть хоть малейшая возможность его не совершать... Например, если у вас есть хоть немного денег - не пытайтесь проехать зайцем на электричке. Потому что последующая цепь событий, сколь бы случайны они ни были, будет неостановима.
Собственно, цепь случайностей приводит к окончательной трагедии. Если бы контролеры не высадили детей с поезда - у них бы не украли деньги. Если бы девочку не толкнули, она бы не уронила банку с огурцами, и никто бы не узнал, что она украла для брата хлеб из магазина. Если бы какие-то веселые и добрые празднующие люди не встретились на пути мальчику и не подарили ему воздушные шарики - он бы не свернул с дороги и через несколько шагов встретил бы своего отца. Абсолютные случайности...
Кстати, почему же мальчик свернул? Эти люди с шариками его напугали? Или просто, сам уже как неживой катящийся шарик, он наткнулся на них, оттолкнулся и покатился в другую сторону, движимый совершенно механическими причинами?
Словом, эти дети - не дети. То, что фея не находит ребенка - в конце концов, весьма символично. Они слишком углубленные в себя, слишком моральные, слишком самостоятельные, слишком уверенные, что полагаться можно только на себя, слишком приверженные внутреннему моральному императиву, слишком, как уже говорилось, аналитичные, слишком вдумчивые, слишком... слишком - чтобы жить. (Сократа, несмотря на все его античное жизнелюбие и веру в метафизическую рациональность, вообще-то тоже казнили и он даже отказался от побега). Для такого человека мир - сущий кафкианский ужас. Если в нем что-то есть закономерное - то только роковой смысл случая. Если в нем что-то происходит как должно происходить - то происходит оно наихудшим образом. И если где-то есть освобождение - то только за пределами жизни. А излишек деятельной морали при недостатке некоторого аутизма ведет лишь к продлению жизни и моральных мучений (девочка не умирает - девочку обвиняют в воровстве, и вместо того, чтобы, опять же, рыдать и плакать, она молча признает свою тотальную греховность, - так же как до этого под взглядом - только взглядом, а не словом и не действием - некой дамы, недоумевающей, почему дети сидят ночью в подъезде, они тихо встают и уходят, как будто заранее виноватые. Может если бы они только сказали, что просто замерзли, дама бы смягчилась - а они ведут себя так, как будто само наличие ложного обвинение в преступлении уже является доказательством их вины).
И тогда не мир жесток к невинному ребенку, тогда, может закрасться подозрение, мир вообще иллюзорен и зависит от того, готов ли человек сам принять его хоть в какой-то мере. И тогда мальчик спасается - он спасается от мира, хоть бы даже и в смерти. "Аналитик" в оцепенении от отсутствия причин, греющий в своей куртке кошку. Эстет, не одевающий теплые ботинки потому, что они не красивы. Он ускользает даже от доброй феи, и окно в небо открывается над ним. А по утру остается только снег и свет, и цветные шарики. Все замирает, мир больше не существует. От него остается только икота испуганного молодого строителя, разрывающая патетическую неподвижность финальной сцены.