В особняк миланского фабриканта приехал некто. Прибытие ознаменовала телеграмма, принесенная юношей по имени Анджелино. Голубоглазого гостя прием, меж тем, ждал более чем теплый. В считанные дни он переспал со всеми домочадцами: отцом, матерью, сыном, дочерью и служанкой; лишь из соблюдения норм приличия в фильме утаено, почему он радостно гулял в трусах с собакой. Иными словами, заночевал парень наш по полной, как тучка золотая.

Отъезд таинственного ловеласа породил и вовсе странные процессы. Оставленные любовники принялись томиться, маяться да съезжать с катушек — каждый на свой лад. Служанка уехала и ударилась в монашество: стала жить на лавке, кушать токмо крапиву (не худший, кстати сказать, выбор для мест, где попадается полынь), исцелять людей и упрямо гнуть молчанку. За что была вознаграждена, взмыв над зданием — эффектно, как бог весть кто. После — попросила, чтобы ее зарыли в землю, оставив одни глаза, из которых будут сочиться слезы и формировать источник — подчеркнуто не скорби.

Дочь померила линейкой траву, погладила фото гостя и ушла в себя: так, из себя не возвращаясь, и была свезена в больницу, зажав бог весть что в кулак.

Мамаша оказалась дамочкой практичной: решив, что клин клином вышибают, просто прыгнула в постель с кем-нибудь похожим.

Чертовски сильно торкнуло сынка: балбес вознамерился стать великим живописцем, но, трезво оценивая свои силы, решил изобрести новую технику, не требующую умения рисовать вовсе. Сообразно этой идее он и приступил рождать каляки-маляки, нанося мазки хаотичными взмахами — как кисти, так и прибора, которым, помнится, Гулливер тушил пожары.

Почтенный же родитель (эксплуататор, тьфу!), как по писанному, отдал фабрику рабочим и, раздевшись догола, похилял себе к вулкану вопиять о главном.

Само ли кино — теорема, или оно — доказательство другой какой теоремы, несказанной, зрителю придется решить для себя самостоятельно, но притча, так или иначе, подана блестяще. Там столько намеков на рассказ Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича», что было бы уместно, пожалуй, его и в титрах упомянуть. Все эти антибуржуазные и антисоциальные выпады, приписываемые Пазолини, и им самим себе в том числе, может, конечно, и справедливы, да уж больно мелки: бисеринки — не более. Кино, как и рассказ, о жизни, о житухе, которая — «одна точка светлая там, назади, в начале жизни, а потом все чернее и чернее и все быстрее и быстрее, обратно пропорционально квадратам расстояний от смерти». В сущности, все герои занялись после отъезда гостя тем, к чему тяготели изначально, лишь интенсивней, беззаветней и подвижнически, то есть были пришлым нешуточно взбодрены. Кого тело пестовать потянуло, кого душу — срочно, кого — тщеславие потешить, а кого, кто ближе, — взобраться голяком на пустошь, уставиться на даль и заорать навстречу ветру. Хоть кулаком пригрозил бы, что ли.