Чем держит "Сын" Дарденнов? Только ли вопросами "убьет - не убьет" и "зачем ему это вообще надо"? Зачем герою фильма - мастеру столярной мастерской, блистательно исполненному (если это определение вообще подходит к этому случаю) Оливье Гурме - понадобилось шпионить за мальчишкой, уже отсидевшим срок за в общем случайное убийство его маленького сына? Будет ли он мстить? Хочет ли он понять? Дело в том, что герой и сам до конца не понимает, зачем он это делает. И это его напряженное непонимание собственной тяги к незнакомому мальчику, по-моему, и составляет суть фильма. За сто минут своей экранной жизни герой проделывает огромную внутреннюю работу на пути к прощению. А мы буквально внедряемся в него, физически ощущая его неуверенность, страх и боль.
В экранном воплощении внутренняя работа героя, к чести создателей, имеет вполне конкретную физическую форму: герои, мужчина и мальчик, работают в столярной мастерской. Пилят, режут, строгают, забивают. Они заняты работой, а не душевными муками с заламыванием рук. Их движения и звуки задают определенный ритм - ритм их жизни и ритм фильма, который втягивает нас в себя словно губка.
Не последнюю роль в этом погружении в эмоциональный мир героя через его физическое существование играет и камера, неотступно следующая за героем. В кадре постоянно что-то мешает, постоянное присутствие углов, дверей, мы как будто подглядываем за героем, будто нагоняем его, всегда находясь за его ухом. Уверена, режиссеры сознательно строят так кадр. Они строят его таким образом не для того, чтобы мы глазами героя подглядывали за мальчиком. Для этого у нас, в отличие от героя, недостаточно мотивации. Нет, они подстраивают все так, что мы чувствуем себя шпионящими за самим героем. Постоянно испытываем дискомфорт подглядывающего, скрытного наблюдателя, который опасается быть застигнутым за этим постыдным занятием. Таким образом, режиссеры вернее помещают нас в шкуру героя.
Зритель здесь - не зритель, а третий участник истории. Наблюдатель за наблюдающим.
Почти весь фильм построен на крупных планах, редко попадаются средние, еще реже - общие. Причем эта крупность иногда кажется чрезмерной, снова вызывая дискомфорт.
Финал обрывается, оставляя ощущение незавершенности, будто случился несанкционированный обрыв пленки, но как раз в том самом месте, где продолжение рассказа уже не может привнести новых смыслов в рассказываемую историю.
Режиссеры отказываются от всех по-киношному красивых приемов, они не любуются ни героями, ни средой, ни собой. Они убирают себя - режиссеров ради единственно ценного - героя и его истории. Их киноязык - в отказе от всего лишнего на пути зрителя к герою.