В каждом боевике должен состояться "серьёзный разговор", раскрывающий философию происходящего на экране, - разговор зачастую весьма короткий, длящийся ровно столько, сколько нужно, чтобы перезарядить. В "Неудержимых" такой разговор по душам ведут герои Сильвестра Сталлоне и Эрика Робертса (последний беседует, прикрываясь заложницей). И души, - кричит герой Робертса, бывший сотрудник ЦРУ, сбившийся и так не с очень прямой дороги, - души у него и у изображаемого Сталлоне командира наёмников одинаковые - мёртвые; они оба - орудие грязных войн; те, чьими руками "мистеры Чёрчи" (воплощённые мимолётным Брюсом Уиллисом) таскают каштаны из огня горячих точек; они - expendables, "расходные материалы", пушечное мясо. Так по какому же моральному праву, - спрашивает наёмника экс-цээрушник, - ты пришёл за мной? Иначе говоря, один ворон, Робертс, не чернее другого, избранного Сталлоне в качестве эмблемы своей команды. (Хотя, памятуя об одноимённом культовом фильме Эндрю МакЛаглена (1978), следовало бы говорить не о во'ронах, а о "диких гусях".) Я пришёл не за тобой, а за ней (т. е. за заложницей), - отвечает экс-цээрушнику наёмник. Дальнейшее - обойма в грудь Робертсу от Сталлоне и тесак в спину - от Стэтхэма-Крисмаса. (Такой вот "рождественский" подарочек...)
В этом обмене незамысловатыми репликами и обозначена та задача, которую очевидным образом ставил перед собой Сталлоне, принимаясь за "Неудержимых". Эта задача - показать, что, несмотря на оставляемые им за собой неисчислимые жертвы и разрушения, у Киногероя 1980-х под пуленепробиваемым жилетом билось и всё ещё бьётся большое горячее сердце - почти такое же горячее, как ствол его машингана, делающего две сотни выстрелов в минуту, и уж точно более чистое. (И пусть не вся сборная "Неудержимых" с точностью подходит под хронологию, а кое-кто из подходящих на все сто - "несостоявшийся президент" Арнольд Шварценеггер - появляется в кадре только ради короткого словесного фехтования со своим "худшим старым другом" Сталлоне. Не суть.)
Главной же трудностью стоявшей перед Сталлоне задачи было не "подписать" кого-то и/или вклиниться в чей-то плотный актёрский (губернаторский) график. Главная трудность крылась в том, чтобы - даже когда кевларовый жилет снят, так сказать - нащупать под мощной грудной мускулатурой сердце. В самом деле, как отделить дух от плоти (не вышибить душу, я имею в виду, а противопоставить одно другому, возвысить одно над другим), если накачанное тело супергероя - это и есть сущность 80-х, квинтэссенция этого десятилетия?
Американские "больные" 70-е (почти дословно цитирую президента США Джимми Картера), заблудившиеся во вьетнамских джунглях и в коридорах "Уотергейта", были готовы принять слабых, надломленных героев, явно не способных выдержать марш-бросок с полной боевой выкладкой. В агрессивные рейгановские 80-е всех этих дребезжащих дохляков-белобилетников вытеснили с экрана мускулистые атлеты, не знающие страха и практически не знакомые с душевными колебаниями. (Для самого Сталлоне рубежом явилась "Первая кровь".) Ничего подобного в кино прежде не происходило - даже герои вестернов, вооружённые шестизарядными "миротворцами", бледнеют на фоне спецназа 80-х, преодолевающего любые преграды подобно огнедышащему траншеекопателю; даже "дикие гуси" МакЛаглена - Ричард Бёртон и Роджер Мур - выглядят (первый - небезосновательно) актёрами шекспировского театра рядом с коммандос, энергичнее шевелящими бицепсами и трицепсами, чем выражением лица. В 80-е железо одновременно лязгало на военных полигонах, в спортклубах и на киноэкранах. Десятилетие Расшатанных Нервов закончилось; настала Эра Мускулов, когда и само сердце было низведено до своей первичной биологической роли - мышцы для перекачивания крови. Америка избавлялась от сомнений, от самокопания, от полутонов. Преобладающая цветовая - и эмоциональная - гамма 80-х - яркая, контрастная, кричащая, как грибы оранжевого бензинового пламени, как майки и трусы Рокки Бальбоа и Аполло Крида, вышедших на пробежку солнечным калифорнийским утром. Пытаться под этими спортивными майками, под этими бронежилетами или под этой грудной мускулатурой различить биение сердца - да ещё такого, которое занято не только тем, что снабжает кровью напряжённые мышцы, - это задача, как уже было сказано, трудная, если не безнадёжная, противоречащая самому духу тех времён, которые Сталлоне решил воскресить.
И был ли смысл воскрешать? Ведь свято место не опустело. Киноотпрыски героев 80-х, оснащённые по последнему слову техники, уверенно удерживают позиции на всех экранах мира, навылет пробивая и прожигая зрительские кошельки. Нужны ли новой зрительской генерации сентиментальничающие герои прошлого, называющие друг друга "чувак" и слезливо вспоминающие отгремевшие бои? На мой взгляд, "Неудержимые" выиграли бы не от "сердечности", а от самоиронии, почти ядовитой, доходящей до гротеска. Режиссёру и "идеологу" "Неудержимых" следовало бы не увлекаться ностальгической игрой в боевик 80-х, а показать, что четверть века спустя он в состоянии по достоинству оценить (переоценить или даже уценить) подвиги своего кинопоколения. Такой ход запомнился бы. Но чтобы сделать его, нужен был кто-то уровнем повыше Сталлоне - того Сталлоне, который в "Неудержимых" всё же явил зрителю гротеск - но только в духе возведённых в квадрат 80-х: непрерывно набирающую обороты мясорубку для пушечного мяса. Похоже, именно от этого начинает учащённо биться большое горячее сердце Итальянского Жеребца.