Чем больше я занимаюсь любовью, тем больше я хочу заниматься революцией.
Чем больше я занимаюсь революцией, тем больше я хочу заниматься любовью.
Один из лозунгов ситуационистов
Европа сознания
в пожаре восстания.
Невзирая на пушки врагов,
стреляющие разбитыми буквами,
боевые Слоны Подсознания
вылезают и топчутся,
словно исполинские малютки.
Н.Заболоцкий
Название фильма Les Amants Reguliers переводят как Постоянные или Обычные любовники. При этом в кадре нет ни одной эротической сцены, сама любовная линия начинается только во второй части, а 90 процентов эфирного времени герои курят опиум. Кинокартина неизбежно трактуется как "Антимечтатели", ведь режиссер Филипп Гаррель снял в главной роли своего сына, Луи Гарреля, одного из мечтателей Бертолуччи, и оба сюжета вращаются вокруг "красного мая" 68 года.
Историческая справка
"Май 1968 года – исключительно важное явление, плохо изученное и объясненное. Социальные психологи и культурологи как будто боятся его тронуть. Это симптом глубокого кризиса современного промышленного общества, основанного на принципах Просвещения – первая массированная атака постмодерна. Рациональное сознание, высокое достижение европейской культуры, дало сбой. Историки тех событий, следуя логике исторического материализма, говорят о каких-то «предпосылках», объективных основаниях для бунта парижских студентов. Эти объяснения беспомощны, поводы для недовольства студентов смехотворны, несоизмеримы с теми разрушениями, которые они готовы были нанести всей конструкции общественного бытия. Ведь если говорить попросту, то в благополучной сытой стране, в условиях быстрого экономического подъема и научно-технического развития элитарная социальная группа (студенты университета Сорбонны!) начинает мятеж, не ставящий перед собой никакой цели и никакого предела. Речь идет именно о беспределе разрушения, об иррациональности оснований для бунта. «Запрещается запрещать!», «Дважды два уже не четыре!» Действия, которые предпринимали бунтующие студенты – учреждение каких-то ассамблей, чтение самодеятельных лекций, регулирование уличного движения или раздача бесплатных продуктов бедным – все это было отчаянной попыткой схватиться за какие-то соломинки воображаемого порядка, за что-то разумное. В этом не было и следов связного проекта, это были жесты-заклинания, бессознательная защита от хаоса".
(Из книги С. Кара-Мурзы "Экспорт революции"
В отличии от Бертолуччи, Гарелль стремился всеми правдами и неправдами, подражанием Годару (которого он называет свои учителем) и использованием ч\б гаммы снять будто бы кино времен французской "новой волны", чтобы зритель непременно забыл об истинном времени его создания. Надо сказать, что при всей наивности этого метода режиссер добился своего: когда втягиваешься в фильм, кажется, будто смотришь кинохронику в каком-то подвальчике, тонущем в клубах опиумного дыма. Кроме того, если для Бертолуччи историческая подоплека - лишь красивый антураж, то для Гарелля тело его фильма - это именно "революция". Сцена ночи на баррикадах такая длинная, что просто начинаешь куда-то проваливаться, она кажется немыслимо затянутой, но именно в этой намеренной и, на первый взгляд, неоправданной пролонгации того, что вообще-то принято показывать как событие динамичное, и вся соль. Если не знать всех перепетий тех событий, сложно понять, откуда в фильме этот странный апокалиптический пафос, эта вселенская трагедия разбитых надежд, этот крах поколения мечтателей. С таким чувством можно было бы снять историю о февральской революции 1905 года.То есть зрителю, который не очень в теме, может показаться, что все это буря в стакане воды.
Отдельный разговор о том, КАК снято. Фильм недаром получил приз за техническое соврешенство на Венецианском кинофестивале. Операторская работа Вильяма Любчанского, работавшего, к слову, с Годаром и Трюффо, заслуживает наивысших похвал. В картине использована техника "навязчивого кадрирования", (так когда-то Пазолини определил геометрическую концепцию кадра у Антониони), когда камера оказывается на месте событий раньше персонажей, фиксирует "пустоту", а после окончания сцены и ухода героев из кадра на некоторое время опять задерживается на том же месте. Таким образом, в ткани фильма то и дело возникают пробелы, паузы, эллипсы. Темпоритм повествования у Гарреля сбивчивый: оно вязкое и растянутое, а в какой-то точке неожиданно ускоряется и сбивает с ног. Тоже самое с цветами: изображение то слишком затемненное и неразборчивое, то контрастное и изобилует белыми пятнами (главные герои, например, почти всегда в белых рубашках, воплощающих идею их душевной чистоты) то слишком засвеченное. В фильме преобладают крупные планы лиц и практически отсутствует закадровое пространство. Картинка загерметизирована настолько, что создается впечатление, будто действие изъято из реального, материального мира и повисает в вакууме.
Кстати, стихотворение Заболоцкого, вынесенное в эпиграф, хотя и совсем о другом, но его концовка является точной аллегорией того, чем заканчиваются все революции:
И слон, рассудком приручаем,
ест пироги и запивает чаем.
Опубликовано ArtPages