Baar
Кино спешит, мелькая глянцем журнальных страниц. Торнаторе знает, что сейчас не время, чтобы растекаться мыслию по древу, иначе, где найти тех, кто осилит у экрана два с половиной часа меняющихся десятилетий времён и проходящих через них десятков жизней. Оттого он не множит слов и не хватает лишнего, чтобы, неся великие истины, втиснуть между делом слово позднего мудреца. Он помещает внутрь красивый миф и простое поверье, доверяя мораль доверчивости ребёнка, чтобы потом, оттолкнувшись от начала, красиво завершить заплыв по волнам своего длиннопамятного пути.
Альбомная конструкция фильма прочно впитала в себя по-домашнему близкий режиссёру фотографический изобразительный стиль, кристаллизованный в декорациях фасадов зданий и нарисованных видах старых уличных перспектив, отражающийся в отборно фотогеничных лицах взрослых и детей, коим в фильме положена функция визуальных маячков смены поколений, ярких знаков текущего времени и уходящих эпох. В оттеночном гриме стареющих взрослых – всё та же ретушь глянцевых снимков с торопливо переворачиваемых автором картонных листов.
Торнаторе выбрал для рассказа длинную историю семьи, чтобы проложить её индивидуальной философией жизни, без откровений и глубины, в прямых линиях простого сюжета, мельком касаясь мафиозной репутации сицилийских краёв, отдавая внимание не столько событиям в мире, сколько личной жизни ищущего свой путь коммунистического партийца Пеппино Торренуово.
Большая жизнь ускользает вместе с большой политикой, оставляя только знаки и символы, отмечающие текущий момент – мальчиком взмывает над крохотным посёлком, озирая красоту окружающих его горных вершин, ищет приключений, лазая вместе с подростками по садам, и продирается сквозь толпы недовольных горожан, требующих себе лучшего житья.
Фильм распадается на множество миниатюр, которыми режиссёр рисует жизнь семьи, города, характеры главы семейства и подрастающей вокруг него детворы. Везде и всегда с усмешкой, соединяя вместе за моментом момент, не углубляясь в драматические провалы, быстро выныривая на поверхность, чтобы скользить дальше, тратя время на широкие солнечные просторы и мелкие слова, уповая на внешний эффект и не остерегаясь содержательной пустоты.
По-прежнему кинематографичный Энио Морриконе степенно разливается оркестром, наполняя нотами окрест, но найти сквозную тему, чтобы скрепить ею мозаичный рисунок Торнаторе маэстро на этот раз не удалось. Музыке досталась роль невзрачного грунта для масштабного визуального полотна, а композитору – место тапёра, умело укрощающего темп и ритм, обозначая мелодией каждый экранный прорыв, наливая звуком минуты театральных взглядов и оттеняя им всплески житейских передряг.
Среди множества лиц есть известные и не очень, но и Микеле Плачидо, и Моника Белуччи не имеют особого места, работая в эпизодах на общий ансамблевый манер, один к одному, добавляя мазки, которые не складываются в пространственное целое, оставаясь пёстрой лентой из несущихся потоком лёгких сериальных сцен.
Так складывается парадоксальная ситуация, когда зрелищный и простой для восприятия фильм оставляет безучастным к судьбам населяющих его людей, потому как, перескакивая от одного к другому, режиссёр, превращает действие в обыкновенное представление, не рискуя уходить в дебри истории и копаться в глубинах психологии человеческих чувств.
Торнаторе рационально играет на публику, прибегая к формам популярного жанра, однако, как видно, стесняется отдаться им до самого конца, замыкая исход истории философско-притчевым кольцом мудрости жизни и опыта поколений, символизирующим не столько личную тему отдельного героя, сколько павший жертвой красивого зрелища, незаменимый для эффектной точки жизнеутверждающий общечеловеческий смысл.