В последнее время все больше кажется, что негативное, критическое куда более верно, чем позитивное и хвалебное, которого столь много в нашем наиболее позитивном из всех мыслимых позитивных миров. И вообще, чем хуже, тем лучше.
Вот Лев Толстой, сильно критиковал Шекспира. Ясно, что Толстой ошибался и читать его незачем.
А Выготский в своем гениальном анализе Гамлета поступил очень просто (=гениально) – буквально повторил все претензии Толстого. Только недостатки у него обратились в достоинства. У Гамлета нет характера. В действии пьесы нет никакой логики. Но это-то как раз и делает «Гамлета» летательным аппаратом тяжелее воздуха.
Помнится, когда я прочитал первую фразу из Платонова, я рассмеялся. Потом неоднократно открывал книгу, и всякий раз, читая несколько строк, закрывал, думая, что это совершенно невозможно. Что автор тяжелый психопат, страдающий приступами графомании. Через неделю Платонов стал (и остается) моим абсолютно любимым писателем.
Но я хотел, собственно, написать про Вайду. В последнее время все чаще думаю, что «Аир» очень хороший фильм. Почему хороший, сказать не могу. Зато могу сказать, почему плохой – как мне казалось во время его просмотра. Сейчас я совершенно согласен с тем впечатлением, которое у меня было при просмотре, с той только разницей, что раньше мне это казалось плохим, теперь хорошим.
Итак, Вайда использует в фильме документальную съемку исповеди Кристины Янды, у которой недавно умер муж от рака – известный оператор Эдвард Клозиньский, которому фильм посвящен. Съемки абсолютно статические, интимные, в спальне Янды, причем изображается, как Янда просыпается, встает с кровати. Прием абсолютно незаконный и слабый – на зрителя воздействуют не художественными средствами, а эмоциональным давлением. Против такого лобового прессинга у современного зрителя отличный иммунитет.
Далее эти съемки грубо перемешиваются с эпизодами из экранизации рассказа Ярослава Ивашкевича, если мерить субъективным зрительским временем, примерно в равных пропорциях. Ход исповеди и ход рассказа, кажется, никак не перекликаются, не рифмуются, не комментируют друг друга.
Однако в самом рассказе тоже присутствует аналогичная моральная дилемма. Сюжет про Марту, потерявшую сына во время варшавского восстания (им мог быть и Мацек; в фильме фигурирует книга Ежи Анджеевского «Пепел и алмаз»), знакомящуюся с Богусем, ровесником ее сына, к которому она начитает питать амбивалентные чувства. То есть, сама история слишком сильная для того, чтобы обернуть ее в эстетическую упаковку. Как вообще современный писатель мог бы написать об этом? Казалось бы, здесь нужен Софокл или Расин на худой конец. Мандельштам решает схожую проблему при помощи фрагментирования:
— Будет в каменной Трезене
Знаменитая беда,
Царской лестницы ступени
Покраснеют от стыда
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
И для матери влюбленной
Солнце черное взойдет.
Не знаю, как решил эту задачу в рассказе Ивашкевич, интересно было бы прочитать но Вайда поступает очень странно. Он делает буквальную экранизацию, практически в стилистке российских псевдоисторических сериалов, такой академический безжизненный гербарий. Все абсолютно плоско – камера изображает героя, пока он говорит, а затем переводится на собеседника. Если звенит чайная ложка, то она, конечно же, в этот момент изображается. Если скрипят половицы, то зритель может вдоволь насладиться видом прогибающихся половиц. Как будто это фильм для зрителя с пораженным мозгом, который не может понять, что это звенит, если ему не демонстрировать ложку. Или снятый режиссером, с интеллектом Богуся, только окончившим платные курсы и не знающим слов вроде «контрапункт».
Между документальной и художественной частью некий разрыв, преодолеваемый некими сомнительными способами. Например, панорамируется павильон, с гримирующимися актерами, с самим Вайдой, подсобными рабочими и т.д., затем камера приближается, пока в кадре не останется только само место действия, без рельсов и осветительных приборов. В этот момент актер заканчивает поправлять усы и превращается в персонажа. То есть рамка как таковая, именно то, что, как продемонстрировал Дюшан, конституирует произведение искусства, исчезает.
И движение с противоположным вектором – персонаж превращается в актера. У Кристны Янды во время съемок случается истерика. Она начинает убегать с места действия, которое в это время начинает преобразовываться в съемочную площадку. Происходит это крайне эффектно. Например, из воды вылезает сотня (вот ей Богу!) водолазов в черных костюмах. Зачем их там сотня? И почему костюмы черные, а не голубенькие, под цвет волн? Затем Янда бежит по полю (и за ней поспевает, на удобном расстоянии, оператор с камерой), затем она тормозит попутку, в которой опять таки случайно оказывается оператор-ниндзя. Это вообще что? Мораль на тему, что все на продажу? Впечатление, что Вайда пригласил для организации съемок этого реалити-шоу режиссеров из «Дома-2».
Но вот удивительно, что все это в конечном счете работает. Начинаешь осознавать, что именно так и нужно снимать, чтобы установленный социальный мир (мнимый мир в семье Марты) и был вот таким плоским, впритык и явственно тесным, мир в котором и персонажи и актеры пьют бутафорское вино – сок, разлитый в бутылки. Что наши «нервные срывы» всегда тщательно срежиссированы, подобно тому, как социально предписано количество всхлипов у плакальщиц так, что можно по ним отсчитывать секунды, что невидимые режиссеры из «Дома-2» постоянно говорят нам в наушники «а теперь внезапно оскорби ее, ну же!».
и красавица Либуше Шафранкова (когда-то исполняла роль Золушки в "Трех орешках для Золушки"
Оказывается, не только российские режиссеры могут задумать пафосный религиозный фильм, а снять в итоге нечто, вызывающее если и не антирелигиозные, то антиклерикальные чувства. Примерно то же самое можно сказать о фильме братьев-близнецов Альберта и Алена Хьюза «Книга Илая». Начав карьеру в кинематографе с остросоциального фильма «Угроза обществу», рассказывающего о тяжелой жизни в афроамериканском гетто (вышел на экраны в 1993 году), и продолжив ее криминальной драмой «Мертвые президенты» о ветеране Вьетнама, которому не нашлось места в мирной жизни, братья Хьюз в 2001 году сделали шаг в сторону мистики, сняв фильм «Из ада» с собственной версией истории Джека-Потрошителя (правда, социальные мотивы прослеживались и там). И вот теперь на экране – религиозная притча. Что же в итоге получилось у братьев? 
Итак, по выжженной земле некогда прекрасной Калифорнии бредет меланхоличный афроамериканец (Дензел Вашингтон). У политизированного зрителя сразу же возникает мысль, что это не иначе как Барак Обама, не сумевший оправдать получение 
Но вот, когда плеер наконец разряжается, Илаю приходится зайти в один из ближайших поселков. Что происходит с ним там, весьма оригинально 
Ко всему прочему намерение авторов показать, что цивилизация может существовать только благодаря следованию Библии и христианским ценностям (судя по всему, добивались они именно этого), имеет ровно обратный эффект. Как заявляет в фильме «ужасный Карнеги», если завладеть священной книгой, то все человечество «приползет к нему на коленях». Потому что «так уже было». А Илай напоминает, что именно «из-за Библии» (так в фильме) разразилась та самая большая война, которая стала причиной вселенской катастрофы. И люди оказались так этим ожесточены, что просто сожгли все экземпляры книги – уже после того, как катастрофа случилась. Не иначе как какие-то фундаменталисты решили насильственно вернуть человечество на путь «традиционных ценностей», на свой манер эти ценности понимая. Тут уж вполне к месту и упоминание Муссолини (заключавшего конкордат с Ватиканом), и место, где развивается сам сюжет фильма, – политики США ведь обожают вспоминать о великой миссии своей страны, а также к месту и не к месту цитировать Библию. 
